— И что? — без особой вежливости спросил Абрек.
— Не надо горячиться, дорогой, — вкрадчиво произнес второй вах, стоявший посередине. — Ты все успеешь сказать… И громко говорить будешь, ай, громко!
— Постой, Ханас, — вступил в разговор третий, предостерегающе поднимая раскрытую ладонь. — Марат просто спросить хотел. Не надо угрожать. Скажи, брат, зачем предал…
Вах не успел закончить вопрос — Абрек прыгнул на того, что стоял ближе, ударил изо всех сил в переносицу (сочный хруст!), перехватил падающее тело и прикрылся им, словно щитом. Одновременно с этим вытянул из-за пояса оглушенного ударом боевика пистолет (“беретта” — очарование классики!) и открыл огонь по двоим оставшимся. В упор.
Не ожидавшие такой прыти вахи не успели среагировать на рывок Абрека. Первая пуля из “беретты” раздробила череп тому, которого звали Ханасом, а вторая пробила сердце его товарищу.
Не пожелав тратить боеприпасы понапрасну, Абрек добил того, которого оглушил в самом начале, ударом пистолетной рукоятки, просто-напросто проломив ему затылочную часть черепа.
— Не надо было идиотские вопросы задавать, — с мрачной усмешкой произнес он, оглядев три трупа.
И, закинув на плечи вещмешок, он зашагал вниз по склону. Шаг, другой, третий…
Затылок ваха оказался крепче, чем предполагал Абрек. Или это ненависть придала ему силы? Рука лежавшего без движения боевика шевельнулась. Пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. Вот уже и вторая ладонь сжала рифленую рукоять, помогая первой выровнять подрагивающий ствол. “Беретта” темным зрачком уперлась в удаляющуюся спину. Последним усилием он удержал гаснущее сознание. Нет, нельзя умирать! Пока не выстрелил — нельзя. О, Аллах, я же не прошу многого!
Прогремел выстрел.
Человек, спускавшийся по склону холма, остановился, словно налетев на невидимую стену, а потом стал заваливаться на спину. Его глаза с удивлением смотрели в небо.
— Что там такое творится? — обеспокоенно спросил Окорок, вглядываясь через окуляр оптического прицела в то, что происходило внизу, в селении, еще пару секунд назад…
Треск в наушниках рации не дал ему закончить фразу. Он умолк на полуслове, прислушался и в сердцах сплюнул.
— Ну? — коротко, словно не сказал, а плюнул, произнес Дикий.
— Засада. Дед и Шрам уже… — и Окорок сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу.
— Твою мать! — в сердцах выругался его напарник. — Кто передавал сейчас?
Подрывник поморщился так, словно глиста в супе обнаружил.
— Седой и передавал, — ответил он, — Слушай, он что теперь, командир?
— Пошли, — вместо ответа произнес Дикий, вставая. — Рвать надо когти отсюда, а не то через минуту уже поздно будет.
Как оказалось, они и так опоздали. Пуля, тонко пропев в воздухе, шлепнулась в камень с тяжелым глухим звуком. Дикий, ругнувшись, вынужден был опять вжаться в камень.
— Дерьмовые наши дела! — прокричал он прямо в ухо Окороку, пытаясь перекрыть грохот выстрелов, обрушившихся на скалу поверх их укрытия. — Это место у них пристреляно…
— Херня, Дикий… — зло прохрипел подрывник, перезаряжая подствольник. — Станцуем мы и эту тангу, как говорил мой дед.
— Не стреляй! — его напарник перехватил ствол штурмовой винтовки, нацеленный вниз, на селение. — Там же еще наши!
— Кто? — ощерился Окорок. — Этот баран Седой? Тем лучше — авось попадет под пресс.
— А Пика? — поинтересовался Дикий.
— А Пика сам виноват, — парировал подрывник, прицеливаясь. — Не хер было с этим уродом приблудным связываться.
Оружие в его руках дернулось, и грохот выстрела снова раскатился по окрестностям.
Внизу, в селении, полыхнуло яростно и ярко. Видимо, на этот раз граната угодила в грузовик, и в его баке взорвался бензин. Однако невидимый снайпер не стал от этого бить хуже, чем обычно — как только Дикий попробовал встать со своего места, на котором уже успел отлежать все кости, над его головой опять свистнули пули.
На этот раз — три.
Они выбили дробь по почерневшему от дождей и плесени камню, обдав обоих “охотников” осколками и каменной крошкой.
— Что, зимовать теперь тут, что ли? — проворчал Окорок. — Дикий, у тебя еще выстрелы остались?
— Хочешь и дальше ругаться? — спросил его напарник. — За свой счет, пожалуйста, архитектуру уничтожай. Я свои на крайняк приберегу.
— На какой это крайняк? — подозрительно покосился на него подрывник.
— Когда они толпой сюда поднимутся, чтобы нас кончить, — сухо пояснил он.
— А-а… — протянул Окорок.
Было видно, что он над этим не шибко задумывается. Не больше, чем о погоде на завтра.
Вахи заметили его издалека.
— Эй, Рашид, глянь! — крикнул один из боевиков, обращаясь к “командарму”. — Самоубийца, что ли?
Худой юноша в перепачканном грязью камуфляже неторопливо спускался по склону холма, весь какой-то чересчур длинный и нескладный. Его внешность настолько не вязалась с представлениями горцев о настоящем мужчине, и уж тем более о воине, что они не могли смотреть на него без смеха.
Полевой командир Рашид взглянул в указанном направлении из-под козырька левой ладони.
— Пусть идет, — произнес он наконец. — Не стреляйте. Перебежчики нам не помешают.
К нему тут же подбежал один из боевиков.
— Они ушли, командир, —'— лицо чеченца выражало сокрушение по поводу происшедшего. — Не солдаты — шайтаны. Угнали твой джип, понимаешь…
У Рашида дернулась щека.
— Нет, — процедил он сквозь зубы, схватив за шиворот и притянув к себе говорившего, — это ты не понимаешь. Если я не увижу их здесь, перед собой, можешь считать, что твой земной путь закончен.