Панкрат - Страница 4

— Начало операции — по моему сигналу. Держите готовность.

С этими словами он отключился, позволив остальным переваривать сказанное в наполненной шорохом дождевых капель тишине. И почти сразу же в ухе Седого вновь запищал сигнал личного, на частоте, закрепленной именно за ним, Третьим, вызова.

— Спросить тебя хочу, — переключаясь на прием, снова услышал он голос командира. — Как ты думаешь, прокатит моя заморочка?

Седой машинально пожал плечами, но тут же, спохватившись, осторожно ответил:

— Может, прокатить, товарищ…

— Да ладно тебе, — с раздражением в голосе оборвал его Дед. — Мы с тобой одногодки.., почти. Война эта и для тебя, и для меня — не первая. Так что вольно, Седой, и можешь во фрунт не вытягиваться.

Седой хмыкнул. Видно, крепко переживал командир. Покосившись на Чудика, он придержал микрофон поближе к губам и, понизив голос, проговорил:

— Мало шансов…

— Да-а, — неопределенно протянул Дед.

И вдруг резко, без перехода — как удар без замаха:

— Дерьмом попахивает от этого задания, помяни мое слово…

Сказав это, он безо всяких объяснений ушел из эфира. Седой решил, что ломать голову еще и над командирскими измышлениями не стоит — так, глядишь, и серое вещество почернеет. Обернулся к Чудику и, на правах старшего в двойке, приказал:

— Будешь приглядывать за спинами. Схема обычная, но пойдем с отвлекающими. Если что — отходишь сам, за нами не лезь, — и, не удержавшись, добавил для отвода души. — Кладезь хороших новостей, мать твою так и растак…

Как ни странно, но он уже перестал беспокоиться о безопасности собственной спины. Накатила здоровая боевая злость, холодная и отрезвляющая, придающая уверенность и силу в самых безнадежных, казалось бы, обстоятельствах.

Собственно, он перестал бояться смерти еще в первую чеченскую, когда на его глазах гранатометный выстрел пробил насквозь хорошего парня Митю Семенова через полчаса после того, как тот получил письмо от жены, разрешившейся от бремени второй дочуркой. Тогда-то Седой и ощутил, как тонка, почти незаметна грань, за которой — цинковая упаковка и двухнедельная очередь из “грузов-200” на ростовской “перевалке”.

Но он так и не начал собирать ожерелья из выступающих частей вражеского тела, чем, по примеру противника, занялись к концу войны (войны ли?) многие его сослуживцы. И в глумлении над женами, дочерьми и матерями врага так и не поучаствовал — тошнило.

Убивал. Много и, если так можно сказать, хорошо — с минимальными для жертвы страданиями, за что нередко ловил на себе недоуменные взгляды прочих, не брезговавших — при молчаливом попустительстве военного начальства — всласть помучить тех, кто так или иначе попадал в руки “освободителей” живьем.

Люди зверели на войне. Зверели и во время первой чеченской. Но те, с кем его свела судьба теперь, во время второго визита на щедро политую российской кровью землю Ичкерии, успели озвереть еще дома, на гражданке. Они даже не представляли себе, что можно по-другому, не издеваясь, не мучая и не насилуя. Они были отличными рукопашниками и стрелками, мастерски владели средствами спецсвязи и, как минимум, — двумя языками (хотя зачем в Чечне, например, испанский?), но Седой видел: война для них — просто продолжение жизни, где для сильного стало нормой доказывать свою силу везде и всюду, даже без малейшей в том необходимости.

На гражданке они брали от жизни все, и на войне — тоже.

Вынырнув в малоприятную реальность из затягивающей трясины невеселых размышлений, Седой еще раз проверил “ингрем”. Поставил переводчик вида огня на автоматическую стрельбу, подумал и навинтил на ствол глушитель с жароустойчивым покрытием. Почему-то всплыли вдруг в памяти последние слова Деда… Тьфу ты! Что значит “последние”?

Он вынул из рюкзака и переложил в карманы-клапаны на поясе два запасных магазина к своему пистолету-пулемету, снова закинул рюкзак на плечи, подтянул лямки потуже и проверил, как зафиксированы. Передвинул поближе к пряжке ремня светозвуковую гранату, взрыв которой вызывал у незащищенного человека временную слепоту и глухоту. Ненадолго — секунд на тридцать.

Чудик, не отрываясь от бинокля, коротко бросил:

— Вышли, — и добавил, поясняя:

— Этот.., типа самый крутой бандит. И еще двое. Судя по всему — заложники.

— Ты уверен? — переложив оружие в правую руку. Седой через мгновение оказался рядом с Чудиком, на верхушке сопки, где топорщился голый кустарник, создавая хоть и убогое, но вполне достаточное в такой туман прикрытие.

Снайпер в ответ на его слова только хмыкнул и протянул бинокль, сам отодвинувшись чуть в сторону. Седой приник к окулярам, и далекая деревенька ринулась навстречу, разом став ближе благодаря отличной цейсовской оптике. Не замечая, как холодеет от соприкосновения с мокрой землей живот — тонкая полимерная пленка в многослойной ткани маскировочного костюма спасала бойца от воды, но не от холода, — он вглядывался в идущих к крайнему дому людей.

Вот высокий чеченец с черной повязкой на правом глазу — Рашид. Рядом с ним — еще двое, с автоматами в руках, лиц не видать под низко надвинутыми капюшонами плащ-палаток. Стволами оружия они подталкивают двоих людей со связанными за спиной руками.., черт, тоже почему-то в капюшонах, не опознаешь.

Седой даже видел, как шевелятся губы Рашида и его бандитов. Казалось, протяни только руку — и ткнешься пальцем в черный круг повязки на глазу, выбитом на излете чьей-то пулей, когда полевой командир лично вел свой отряд на прорыв из кольца под Гудермесом. Седой невесело усмехнулся, вспомнив, что после взятия города, затянувшегося на неделю и обошедшегося в очередную сотню гробов, иначе как “Гудерьмесом” его и не называли.